|
Я прочитал в газете об очень интересном и поучительном происшествии. Какой-то человек пошел в солдаты в Портсмуте, и ему предложили, как полагается в этих случаях, заполнить лист, в котором, среди прочих, был вопрос о вероисповедании. Торжественно и серьезно он написал: «Мафусаилит».
Я не знаю, как называется тот, кто читает эти листы, но, думаю, он встретил за свою жизнь две-три религии; иначе армия ни к черту бы не годилась. Однако все его образование не помогло ему втиснуть мафусаилитство в то, что Боссюэ называл «вариантами протестантства». Он живо заинтересовался направлением новой секты и спросил солдата, что тот имеет в виду. Солдат ответил: «Пожить подольше».
Да, в религиозной истории Европы этот ответ стоит не меньше, чем сотня вагонов ежедневных, недельных, двухнедельных и ежемесячных газет. Каждый день, в каждой газете объявляется новый пророк, но за все две тысячи слов, отводимых ему в двух колонках, не найти такого мудрого и точного слова, как «мафусаилит». Дело литературы — кратко рассказать о длинном; вот почему наши новые философские книги — не литература. В этом солдате живет душа литературы. Он великий мастер афоризма, как Гюго или Дизраэли. Он нашел слово, которое выражает все современное язычество.
С этих пор, когда новые философы притащат ко мне свои новые религии (на улице всегда стоит очередь), я смогу оборвать их одним вдохновенным словом. Философ начнет: «Новая Религия, основанная на Первичной Энергии Природы…» — «Мафусаилит, — определю я. — До свиданья!» — «Человеческая жизнь — единственная, последняя Святыня, освобожденная от суеверий и догм…» — «Мафусаилит! — прорычу я. — Пошел вон!» — «Моя религия — религия радости, — закашляет человечек в дымчатых очках, — религия физической гордости и силы, моя…» — «Мафусаилит!» — закричу я снова и хлопну его по спине, и он упадет.
Тогда войдет бледный юный поэт со змеящимися волосами и скажет мне (один недавно сказал): «Настроение, ощущение — единственная реальность, а они меняются, меняются… Мне трудно определить мою религию…» — «А мне легко, — скажу я не без строгости. — Пожить подольше. Если вы здесь останетесь, это не выйдет».
Новая философия означает практически восхваление какого-нибудь старого порока. Был у нас софист, который защищал жестокость, называя ее силой. Есть софист, который защищает распутство, называя его свободой эмоций. Есть софист, который защищает лень, называя ее искусством. Почти наверное — я не боюсь пророчествовать — в этом разгуле софистики взойдет философ, который захочет воспеть трусость.
Если вы побывали в нездоровом мире словотолчения, вы поймете, как много можно сказать в защиту трусости. «Разве жизнь не прекрасна и не достойна спасения?» — скажет отступающий солдат. «Разве я не обязан продлить несравненное чудо сознательного бытия?» — воскликнет из-под стола глава семьи. «Разве не обязан я оставаться на земле, пока цветут на ней розы и лилии?» — послышится из-под кровати. Так же легко сделать из труса поэта и мистика, как легко оказалось сделать его из распутника или из тирана.
Когда эту последнюю великую теорию начнут проповедовать в книгах и с трибуны, можете не сомневаться, что она вызовет большую шумиху. Я имею в виду — большую шумиху в том маленьком кругу, который живет среди книг и трибун. Возникнет новая великая религия. Бесстрашные крестоносцы тысячами присягнут жить долго. Но дело не так уж плохо — не проживут.
Преклонение перед жизнью как таковой (распространенное современное суеверие) плохо тем, что оно забывает о парадоксе мужества. Ни один человек не погибнет быстрее, чем мафусаилит. Чтобы сохранить жизнь, не надо над ней трястись. Но случай, о котором я рассказал, — прекрасный пример того, как мало влияет мафусаилитство на хороших людей. Ведь с тем человеком дело не так просто. Если он хотел только одного — пожить подольше, какого черта он пошел в солдаты?
Перевод с английского: Н. Л. Трауберг.
|
