|
Он был тих, одет в тёмное, усами напоминал вояку, смущеньем и сонливостью — не напоминал. С мрачным интересом смотрел он из-под широких полей панамы на сутолоку, нет — на толкотню лодок, которых становилось всё больше по мере того, как наше судёнышко вползало в ярмутскую гавань.
Все знают, что лодка или корабль подходит к Ярмуту не честно и прямо, как достойный гость, а сзади, как предатель. Река тесна для такого движенья, и суда побольше кажутся просто огромными. Когда мы проходили мимо норвежской баржи с лесом и она закрыла небо, словно собор, человек в панаме показал на старинную фигурку, украшавшую бушприт, и сказал, как бы продолжая беседу:
— Почему их больше не делают? Чем они плохи? Я легкомысленно предположил, что жёны капитанов ревнуют, но в сердце своём знал, насколько он прав. Наша цивилизация почему-то терпеть не может здравых и прекрасных символов.
— Они ненавидят всё человечное и красивое, — продолжал он, вторя моим мыслям. — Наверное, отбивают фигурки топором, да ещё и радуются.
— Как мистер Квилп, — сказал я, — когда он колотил кочергой деревянного адмирала.
Лицо его ожило, он выпрямился и посмотрел на меня.
— Вы едете в Ярмут за этим?- спросил он. Я не понял.
— За Диккенсом, — объяснил он и постучал ногой по палубе.
— Нет, — ответил я. — Хочу развлечься. Собственно, это одно и то же…
— Я езжу сюда, — тихо признался он, — чтобы найти дом Пеготти. Его нет.
И, когда он это сказал, я всё про него понял.
Есть два Ярмута. Конечно, для тех, кто там живёт, их гораздо больше — мне вот никак не удаётся составить перечень всех Баттерси. Но для туриста, для путника, Ярмута два — бедный (достойный) и богатый (вульгарный). Мой новый товарищ обрыскал первый, словно деятельное привидение. Второй он едва замечал.
— Теперь тут не то… — говорил он. — Народ понаехал… — и голос его звучал не презрительно, а печально.
Ему мешал курорт, затмевающий солнце, заглушающий море. Но там, куда не долетал грохот, были улочки, узкие, словно тайный вход в сокровенную обитель покоя, и садики, такие тихие, что в них окунаешься, как в пруд. Там и бродили мы, толкуя о Диккенсе, вернее (подобно всем, кто его любит) — пересказывая друг другу на память целые страницы.
Мы попали в былую Англию. Мимо нас проходили рыбаки, похожие на мистера Пеготти; мы заглянули в лавку древностей и купили крышки для трубок, изображавшие героев Диккенса. Когда вечер залил улицы неярким всепроникающим золотом, мы забрели в храм.
В храме темнело, но сквозь мглу я видел витраж, пламеневший геральдическими красками христианского искусства. Помолчав, я сказал:
— Видите вон того ангела? Кажется, это ангел у гроба. Заметив, как я разволновался, товарищ мой поднял брови.
— Вполне возможно, — ответил он. — Ну и что? Я снова помолчал и спросил:
— Помните, что сказал ангел?
— Не совсем, — признался он. — Эй, куда вы так спешите? Пока я тащил его с тихой площади, мимо рыбацкой богадельни, к пляжу, он всё допытывался, куда я спешу.
— Я спешу, — пояснил я наконец, — бросать монетки в автомат. Я спешу слушать негров. Я спешу пить пиво прямо из бутылки. Куплю я и открыток. Найму лодку. Чего там, послушаю концертино, а если б меня лучше учили, и сам сыграл бы! Я покатаюсь на осле, конечно, с его разрешения. Я стану ослом, ибо так велел мне ангел.
— Не вызвать ли ваших родных? — спросил любитель Диккенса.
— Дорогой мой, — отвечал я, — есть писатели, и очень хорошие, чей дар столь тонок, что мы вправе связывать их с определённым местом, с непрочной атмосферой. Мы вправе гоняться за тенью Уолпола по Строберри-хиллз и даже за тенью Теккерея по старому Кенсингтону.
Но с Диккенсом искателю древностей делать нечего, ибо Диккенс — не древность. Он смотрит не назад, а вперёд. Да, он мог бы взглянуть на эту толпу с насмешкой или с яростью, но он был бы рад на неё взглянуть. Он мог бы разбранить нашу демократию, но лишь потому, что был демократом и требовал от неё большего. Все его книги — не «Лавка древностей», а «Большие надежды».
Куда бы люди ни пошли, он хочет, чтобы мы были с ними, и приняли их, и переварили, словно святые людоеды. Отнесёмся же к этим туристам так, как он бы отнёсся, выведаем их беду, их нелепую радость! Ангел у гроба сказал: «Что ищете живого между мёртвыми? Его нет здесь. Он воскрес».
Тут мы внезапно вышли на широкую полосу пляжа и увидели наш смешной, безнадёжный народ. Закат во всей своей славе заливал его червонным золотом, словно огромный костёр, который зажёг Диккенс. В странном вечернем свете каждый стал и причудливым, и прекрасным, как будто собирался рассказать невероятную быль. Девочка, которую дразнила другая девочка, побольше, говорила, отбиваясь:
— А у моей сестры четыре обручальных кольца!
Я стоял, и слушал, и ждал, а спутник мой исчез.
Перевод с английского: Н. Трауберг.
|
