|
– Вы из угольного района, мистер Брейнтри? – спросил он.
Брейнтри довольно мрачно кивнул.
– Говорят, – продолжал его новый собеседник, – там теперь неспокойно?
– Наоборот, – отвечал Брейнтри, – там очень спокойно.
Хэнбери на минуту нахмурился и быстро спросил:
– Разве забастовка кончилась?
– Нет, она в полном разгаре, – угрюмо сказал Брейнтри, – так что царит покой.
– Что вы хотите сказать? – воскликнула здравомыслящая дама, которой вскоре предстояло стать средневековой принцессой.
– То, что сказал, – коротко ответил он. – На шахтах царит покой. По-вашему, забастовка – это бомбы и взрывы. На самом деле это отдых.
– Да это же парадокс! – воскликнула Розамунда так радостно, словно началась новая игра, и теперь ее вечер удастся на славу.
– По-моему, это избитая истина, то есть – просто правда, – возразил Брейнтри. – Во время забастовки рабочие отдыхают, а, надо вам сказать, они к этому не привыкли.
– Разве мы не можем сказать, – глубоким голосом спросил Уистер, – что труд – лучший отдых?
– Можете, – сухо отвечал Брейнтри. – У нас ведь свобода, особенно – для вас. Можете даже сказать, что лучший труд – это отдых. Тогда вам очень понравится забастовка.
Хозяйка смотрела на него по-новому – пристально и не совсем спокойно. Так люди, думающие медленно, узнают то, что нужно усвоить, а быть может – и уважать. Хотя (или потому что) она выросла в богатстве и роскоши, она была проста душой и ничуть не стеснялась прямо глядеть на ближних.
– Вам не кажется, – наконец спросила она, – что мы спорим о словах?
– Нет, не кажется, – отвечал он. – Мы стоим по обе стороны бездны. Маленькое слово разделяет человечество надвое. Если вас действительно это трогает, разрешите дать вам совет. Когда вы хотите, чтобы мы думали, что вы не одобряете забастовки, но понимаете, в чем дело, говорите что угодно, только не это. Говорите, что в шахтеров вселился бес; говорите, что они анархисты и предатели; говорите, что они богохульники и безумцы. Но не говорите, что у них неспокойно. Это слово выдает то, что кроется в вашем сердце. Вещь эта – очень старая, имя ей – рабство.
– Поразительно, – сказал Уистер.
– Правда? – сказала Розамунда. – Потрясающе!
– Нет, это очень просто, – сказал синдикалист. – Представьте, что не в шахте, а в погребе работает человек. Представьте, что он целый день рубит уголь, и вы его слышите. Представьте, что вы платите ему; и честно думаете, что ему этого хватает. Вы тут курите или играете на рояле и слышите его, пока не наступает тишина. Быть может, ей и следовало наступить… быть может, не следовало… но неужели вы не видите, никак не видите, что значат ваши слова: «Мир, мир, смятенный дух!»[33]?
– Очень рад, что вы читали Шекспира, – любезно сказал Уистер.
Но Брейнтри этого не заметил.
– Непрерывный стук в подвале на минуту прекратился, – говорил он. – Что же скажете вы человеку, который там, во тьме? Вы не скажете: «Спасибо, ты работал хорошо». Вы не скажете: «Негодяй, ты работал плохо». Вы скажете: «Успокойся. Продолжай делать то, что тебе положено. Не прерывай мерного движения, ведь оно для тебя – как дыханье, как сон, твоя вторая природа. „Продолжай“, как выразился Бог у Беллока[34]. Не надо беспокойства».
Пока он говорил – пылко, но не яростно, – он все яснее замечал, что новые и новые лица обращаются к нему. Взгляды не были пристальными или невежливыми, но казалось, что толпа медленно идет на него. Он видел, что Мэррел с печальной улыбкой глядит на него поверх сигареты, а Джулиан Арчер бросает настороженные взгляды, словно боится, как бы он не поджег замка. Он видел оживленные и наполовину серьезные лица разных дам, всегда ожидающих происшествия. У тех, кто стоял поближе, лица были смутными и странными; но в углу, подальше, очень отчетливо выделялось бледное и возбужденное лицо худенькой художницы, мисс Эшли. Она за ним наблюдала.
– Человек в подвале вам чужой, – говорил он. – Он вошел туда, чтобы сразиться с черной глыбой, как сражаются с диким зверем или со стихией. Рубить уголь в подвале – трудно. Рубить уголь в шахте – опасно. Дикий зверь может убить того, кто войдет в его берлогу. Битва с этим зверем не дает ни отдыха, ни покоя. Бьющийся с ним борется с хаосом, как путешественник, прокладывающий путь в тропическом лесу.
– Мистер Хэнбери, – сказала, улыбаясь, Розамунда, – только что оттуда вернулся.
– Прекрасно, – сказал Брейнтри. – Но если он больше туда не поедет, вы не скажете, что среди путешественников неспокойно.
– Молодец! – весело сказал Хэнбери. – Здорово это вы.
– Разве вы не видите, – продолжал Брейнтри, – что мы для вас – механизм, и вы замечаете нас лишь тогда, когда часы остановятся?
– Кажется, я вас понимаю, – сказала Розамунда, – и не забуду этого.
И впрямь, она не была особенно умной, но принадлежала к тем редким и ценным людям, которые никогда не забывают того, что они усвоили. |
