|
Мэррел не страдал суеверием, но ему стало не по себе, когда он впервые в них постучался, а потом позвонил в колокол. Ему казалось, что это сон; еще ему казалось, что близко пробуждение. Но какими бы странными ни были его предчувствия, действительность их превзошла.
Примерно через полчаса он вышел из ворот и спокойно направился вниз, но друг почувствовал что-то странное в его спокойствии. Заговорил Мэррел не сразу.
– Странная штука случилась с аббатством, – сказал он. – Оно не сгорело, вон, стоит и даже лучше выглядит, чем прежде. В материальном, метеорологическом смысле его не поразил гром небесный. Но с ним случилась странная штука.
– Что же с ним? – спросил Херн.
– Оно стало аббатством, – отвечал Мэррел.
– Что вы хотите сказать? – вскричал его друг.
– То, что сказал. Оно стало аббатством. Я говорил с аббатом. Хотя он и ушел от мира, он поведал мне много новостей, потому что знает тех, кто жил тут раньше.
– Значит, здесь монастырь, – сказал Херн. – Что же поведал аббат?
– Началось с того, – отвечал Мэррел, – что год назад умер Сивуд. Все перешло его наследнице, а она, как говорится, спятила. Она стала христианкой, и самой странной: отдала поместье другу моему аббату и его веселому воинству, а сама ушла работать в какой-то монастырский приют. Он в доках, на Лаймхаусском участке…
Библиотекарь побледнел и вскочил со всею силой странствующего рыцаря. Глядел он не на башни Сивуда.
– Я еще не совсем понял, – сказал он, – но это меняет все, хотя не очень облегчает. Нелегко пойти в доки и справиться…
– …о родовитой Розамунде Северн, – закончил его друг. – Нет, она зовется иначе. Вы найдете ее, если спросите мисс Смит.
При этих словах безумие, словно гром небесный, поразило библиотекаря. Он перепрыгнул через изгородь и побежал на восток, к лесу, отделявшему его от доков и мисс Смит.
Прошло месяца три прежде, чем кончилось его паломничество, а с ним – и наша повесть. Уже не бегом он преодолел лабиринт Лаймхауса и вечером, в зеленом тумане, подобном парам ведовского зелья, свернул в узкую улочку, где светился бумажный фонарь. Немного дальше горел еще один фонарь. Подойдя к нему, Херн увидел, что он – железный, с цветным стеклом, на котором довольно грубо изображен святой Франциск и алый ангел за его спиной. Эта прозрачная картинка показалась ему знаком всего, что сам он искал когда-то так яростно, Оливия Эшли – так тихо. Но была и разница: фонарь светился изнутри.
Он жадно пил цвет, осветивший его жизнь, из пламенной чаши символа, сияющего сквозь мрак улицы, и не удивился, что Розамунда стоит перед ним, словно в его снах или в трагической мелодраме былого. Рыжие волосы пылали огненной короной, а платье было длинное, темное, но вполне обычное.
Со свойственной лишь ему неловкой быстротой он сказал:
– Вы няня, а не монахиня.
Она улыбнулась и отвечала:
– Мало вы знаете о монахинях, если думаете, что наша… наша история могла бы кончиться так. В монастырь не уходят с горя.
– Вы хотите сказать… – начал он.
– Я хочу сказать, – продолжила она, – что не рассталась с надеждой на меньшую радость. Должно быть, это очень часто говорят, но это правда: я знала, что вы меня найдете.
Она помолчала и начала снова:
– Не будем вспоминать старых ссор. Отец гораздо меньше виноват, чем вы думали, и гораздо больше, чем думала я. Но не мне и не вам его судить. Не он породил то зло, от которого пошли все беды.
– Я знаю, – сказал он. – Меня это мучило, пока я не понял, какова мораль этой повести. Но во всей повести нет ничего лучше вас и вашего подвига. Быть может, ученые сочтут вас легендой.
– Первой поняла Оливия, – серьезно сказала Розамунда. – Она умнее меня и все увидела. А я ушла и долго думала, и вот – пришла сюда.
– Оливия тоже… пришла сюда? – медленно спросил Майкл.
– Да, – отвечала Розамунда. – И знаете, Брейнтри доволен. Они теперь женаты и согласны во всем. Я часто думаю, стоило ли так много спорить.
– Все женятся, – сказал он.
– Даже Мэррел женился, – сказала она. – Словно конец света. Нет, скорее начало. Одно я знаю точно, хотя многие посмеялись бы. Когда возвращаются монахи, возвращается брак.
– Мэррел поехал к морю и женился на мисс Хэндри, – объяснил Майкл. – Мы расстались в аббатстве. Он отправился на запад, я – на восток. Мне было очень одиноко.
– Вы сказали «было», – улыбнулась она, и они шагнули друг к другу, как тогда, в пламенном молчании сада. Теперь молчание нарушил Майкл.
– Я, наверное, еретик, – быстро и неловко сказал он.
– Посмотрим, – спокойно и величаво ответила она.
Он вспомнил свой нелепый разговор с Арчером об альбигойцах и не меньше минуты сводил концы с концами. Потом на узкой улице случилось небывалое: впервые в жизни Майкл Херн намеренно пошутил. Как ему и подобало, никто не понял его единственной шутки.
– Ну, что ж, – сказал он. – Iit in matrimonium.
1927 |
