|
Однако то были люди в старинных одеждах, многие из них держали луки, а главное – впереди стояла его собственная дочь в чудовищном, рогатом, как буйвол, уборе и широко улыбалась.
Он никогда не думал, что здесь, рядом с ним, что-то может пойти неправильно, тем более – свихнуться; и чувствовал себя так, словно его ударил собственный ботинок или удушил галстук.
– Господи! – вскричал он. – Что это такое?
Чтобы понять его чувства, представьте себе, что кто-то выстрелил из рогатки и чуть не разбил бесценную вазу в доме коллекционера. Вазы могли крошиться вокруг него, не вызывая никаких чувств. Пристрастия человеческие загадочны и многочисленны. Лорд Сивуд коллекционировал премьер-министров. Беседка была для него священна, как храм, ибо в ней витали призраки политиков. Много раз судьба Империи решалась в этом игрушечном шалаше. Лорд Сивуд любил беседовать с общественными деятелями частно и даже тайно. Он был слишком горд и тонок, чтобы желать заметки в газете о том, что премьер-министр посетил его поместье. Но он просто холодел при мысли о заметке, сообщающей, что премьер-министр потерял в Сивуде глаз.
На мальчишек с рогатками он взглянул и бегло, и, конечно, презрительно. Он едва заметил, что одно лицо выделялось почти отталкивающей серьезностью. То было худое лицо одержимого библиотекаря, по сравнению с которым все прочие казались пошлыми и даже смешными. Одни улыбались, кто-то смеялся, но это лишь углубило и негодование, и презрение аристократа. Конечно, друзья Розамунды снова ввели какую-нибудь глупую моду. Ну и друзья у нее, однако!..
– Надеюсь, вы заметили, – холодно, но спокойно сказал он, – что чуть не убили премьер-министра. Изберите себе другую забаву.
Он повернулся и пошел в беседку, удержав себя в границах приличия с незваными гостями. Но когда в тени плетеной крыши он увидел острый бледный профиль, все еще склоненный над бумагой, гнев его снова вырвался наружу. Ледяное лицо дышало бесконечным презрением, которое великий государственный муж только и может испытывать к низкой, но меткой шутке. Молчание походило на ледяную пропасть, куда канули бы без ответа любые мольбы о прощении.
– Просто не знаю, что сказать, – в отчаянии проговорил Сивуд. – Я их выгоню с девчонкой вместе… Все, что в моих силах…
Премьер-министр не поднял глаз. Он все так же холодно глядел в бумагу. Иногда он хмурился, иногда – поднимал брови, но губы его не шевелились.
Лорда Сивуда охватил ужас, неведомый ему самому. Ему показалось, что он нанес оскорбление, которого не смыть и кровью. Молчание мучило его, и он заговорил:
– Бога ради, бросьте вы эту пакость! Конечно, это очень смешно, но мне-то не смешно, в моем доме… Вы же не думаете, что я разрешу оскорблять моих гостей, тем более – вас. Скажите, чего вы хотите, я все сделаю.
– Так, – сказал премьер-министр и медленно положил бумагу на круглый столик. – Вот она, последняя надежда!
– Простите? – переспросил его растерянный друг.
– Наша последняя надежда, – повторил Иден.
В сумрачной беседке воцарилась такая тишина, что стали слышны и жужжанье мухи, и голоса бунтовщиков. Воцарилась она случайно, но Сивуд возмутился всей душой, словно в тишине творилась судьба и надо было разрушить чары.
– Что вы хотите сказать? – спросил он. – Какая надежда?
– Та самая, о которой вы толковали десять минут тому назад, – с мрачной улыбкой отвечал премьер. – Я ведь об этом и говорил, когда стрела влетела, словно голубь с масличной ветвью. Я говорил, что бедная старая Империя совсем выдохлась и нужно что-то новое. Я говорил, что Брейнтри с его демократией надо противопоставить такой же явственный идеал. Ну вот.
– Что вы такое говорите? – спросил Сивуд.
– Я говорю, что их надо поддержать! – крикнул премьер-министр и ударил кулаком по столику с силой, почти оскорбительной в таком сухоньком создании. – Надо им дать коней, людей, оружие, а лучше всего – деньги, деньги и деньги! Надо помочь, как мы еще никому не помогали. Господи, да ведь я, старик, дожил до этого! Мне дано увидеть, как дрогнут ряды врага и кавалерия пойдет в атаку! Надо помочь им, и чем раньше, тем лучше. Где они?
– Неужели вы думаете, – воскликнул удивленный Сивуд, – что эти дураки на что-нибудь годятся?
– Предположим, что они дураки, – сказал Иден. – Но я-то не дурак и знаю, что без дураков не обойтись.
Лорд Сивуд сдержался, но все же глядел удивленно.
– По-видимому, вы хотите сказать, что новая полиция… народная или, вернее, – антинародная…
– И то, и то, – откликнулся премьер. – А что тут такого?
– Не думаю, – сказал Сивуд, – что народ выкажет интерес к этим сложным и даже ученым рассуждениям о рыцарстве.
– А вы думали когда-нибудь, – спросил премьер-министр, – о том, откуда во многих языках произошло слово «рыцарь»?
– В переносном смысле? – спросил Сивуд.
– В конском смысле, – отвечал Иден. – Людям нравится человек на коне, что бы он ни делал. Дайте народу развлечения – турниры, скачки, panem et circenses<*> – и он полюбит полицию. Если бы мы могли мобилизовать бега, мы бы предотвратили потоп.
<*> Panem et circenses - хлеба и зрелищ (лат.) |
