Глава II
Два викария, или обвинение в грабеже
Артур Инглвуд передал только что прочитанное письмо представителям обвинения, и те, склонив над ним головы, принялись изучать документ. Оба они – еврей и американец – легко приходили в возбуждение, и по быстрым движениям черной и желтой голов было ясно, что подлинность документа, увы, вне всяких сомнений. Письмо ректора оказалось не менее подлинным, чем письмо проректора, хотя и отличалось, к сожалению, некоторой легкостью тона.
– Мне остается прибавить лишь несколько слов, – сказал Инглвуд. – Теперь, конечно, ясно, что наш клиент прибегал к оружию с эксцентрической, но невинной целью: дать хороший урок тем, кого он считал богохулами. Урок был во всех отношениях настолько удачен, что даже сами потерпевшие считают этот день днем своего нового рождения. Смит отнюдь не сумасшедший человек; скорее он психиатр, который лечит других сумасшедших и, шествуя по миру, уничтожает безумие, а не распространяет его. К этому и сводится мой ответ на те два необъяснимых вопроса, которые были мною предложены обвинителям, а именно: почему не посмели они огласить ни единой строки, написанной рукою того человека, которому Смит угрожал своим револьвером? Все те, кто видел перед собой дуло револьвера, признают, что это принесло им пользу. Вот почему Смит, будучи хорошим стрелком, никогда никого не ранил. Его душа чиста и неповинна в убийстве, а руки его не обагрены кровью. В том, повторяю, и заключается единственно возможное объяснение этого случая, равно как и всех прочих. Нельзя, не приняв на веру слов ректора, объяснить себе поведение Смита. Даже сам доктор Пим – настоящий кладезь замысловатых научных теорий – и тот не сумеет иначе объяснить нам данный случай.
– Гипноз и раздвоение личности открывают нам многообещающие перспективы, – медленно протянул Сайрус Пим. – Криминология – наука, не вышедшая еще из стадии младенчества.
– Младенчества! – тотчас же подхватил Мун и с радостно удовлетворенным видом поднял кверху красный карандаш. – Да, этим объясняется все.
– Я повторяю, – продолжал Инглвуд, – что ни доктор Пим, ни кто-либо другой не сможет объяснить поведение ректора иначе, чем объясняем его мы, так как свидетелей преступления нет, а выстрелы никого не задели.
Маленький янки несколько оправился от неудачи и снова вскочил с места с прежним хладнокровием боевого петуха.
– Защита, – сказал он, – упускает из виду очевидный факт колоссальной важности. Она утверждает, что мы не можем указать ни одной жертвы Смита. Прекрасно, вот перед вами стоит одна жертва – знаменитый Уорнер, претерпевший удары Смита. Перед вашими глазами наглядный пример. Утверждают, что за каждым оскорблением следовало примирение. Но нет, имя доктора Уорнера незапятнано: он не примирился до сих пор.
– Мой ученый друг, – внушительно заявил, поднявшись с места, Мун, – не должен забывать, что наука о том, как следует стрелять в доктора Герберта Уорнера, еще находится в стадии младенчества. Самый ленивый глаз был бы поражен теми исключительными трудностями, с которыми сопряжено обращение доктора Уорнера на путь радостного отношения к жизни. Мы признаем, что наш клиент в одном только этом случае не имел успеха и что операция ему не удалась. Зато я имею полномочия предложить доктору Уорнеру от имени моего подзащитного повторную операцию по первому его требованию и без всякой приплаты.
– Да будьте вы прокляты, Майкл, – не на шутку в первый раз в жизни рассердился Гулд. – Скажите хоть что-нибудь дельное для разнообразия.
– О чем говорил доктор Уорнер перед первым выстрелом? – неожиданно спросил Мун.
– Этот субъект, – надменно отозвался доктор Уорнер, – с характерным для него остроумием спросил у меня, не праздную ли я сегодня день моего рождения.
– А вы с характерным для вас тупоумием, – воскликнул Мун и направил на Уорнера свой длинный, тонкий указательный палец, не менее грозный и неподвижный, чем дуло смитовского револьвера, – ответили, что вы своего рождения не празднуете.
– Что-то в этом роде, – подтвердил доктор.
– Тогда, – продолжал Мун, – он спросил вас, почему, а вы ответили на это, что рождение – событие, в котором вы не видите ничего веселого. Так ли это? И сомневается ли еще кто-нибудь в правильности нашего объяснения?
Гробовое молчание воцарилось в комнате; Мун сказал:
– Pax populi – vox Dei <*>. Или, выражаясь более цивилизованным языком доктора Пима, нам предоставляется право приступить ко второму обвинению. По первому мы требуем оправдания.
Прошло около часа. Доктор Сайрус Пим в течение этого времени застыл на месте с закрытыми глазами, подняв в воздух два пальца, большой и указательный. Казалось, на нею накатило, как говорят няньки про детей. Наступившая в комнате тишина была так тягостна, что Майкл Мун счел необходимым разрядить напряженную атмосферу двумя-тремя замечаниями. Потом, в течение получаса выдающийся криминалист распространялся на тему о том, что современная наука рассматривает покушения на чужую собственность под тем же углом зрения, что и покушения на жизнь.
Убийство по самому своему существу, – говорил он, – есть не что иное, как проявление мании к уничтожению людей, так же, как воровство – проявление клептомании. Само собою разумеется, – и я думаю, что уважаемые друзья мои, сидящие напротив, согласятся со мной, – что современная точка зрения на воровство должна неминуемо повлечь за собой систему наказаний более справедливую и гуманную, чем методы прежних законодательств. Мои коллеги, конечно, отдают себе ясный отчет в этой столь широко разверстой перед ними бездне, так парализующей ум, в бездне... – В этом месте он остановился и застыл в обычной своей изящной позе, с двумя поднятыми кверху пальцами, но Майкл на этот раз не вытерпел.
– Да, да, – нетерпеливо прервал он Пима. – Бездна, так бездна! Отлично. Мы знаем, что по старым жестоким законам человека, обвиненного в воровстве, приговаривали к десяти годам заключения. Современный же гуманизм ни в чем не обвиняет человека, но обрекает его на вечную каторгу. Ну, вот мы и перешагнули через бездну.
Характерной чертой знаменитого Пима было то, что когда он подыскивал нужное ему слово, он не замечал не только возражений своих оппонентов, но и своих собственных пауз.
<*> Pax populi – vox Dei - Молчание народа – глас Божий (лат.). |
