|
Из дальней комнаты снова донеслись звуки рояля. Услышав их, Джоан Брет вскочила, как тигрица.
– Спасибо, – сказала она с угрожающей кротостью. – Вот оно! Вот кто мы такие! Она нашла нужную мелодию.
– Какую же? – удивилась секретарша.
– Так будут играть арфы, кимвалы, десятиструнная псалтирь, – яростно и тихо сказала Джоан, – когда мы поклонимся золотому идолу, поставленному Навуходоносором[99]. Девушки! Женщины! Вы знаете, где мы? Вы знаете, почему здесь двери за дверьми и решетки за решетками, и столько занавесей, и подушек, и цветы пахнут сильнее, чем цветы наших холмов?
Из дальней, темнеющей залы донесся высокий чистый голос Энид Уимпол:
Мы пыль под твоей колесницей,
Мы ржавчина шпаги твоей. <*>– Вы знаете, кто мы? – спросила Джоан Брет. – Мы – гарем.
– Что вы! – в большом волнении вскричала младшая из сестер. – Лорд Айвивуд никогда…
– Конечно, – сказала Джоан. – До сих пор. В будущем я не так уверена. Я никак его не пойму, и никто не поймет его, но, поверьте, здесь такой дух. Комната дышит многоженством, как запахом этих лилий.
– Джоан! – вскричала леди Энид, входя взволнованно и тихо, как воспитанный призрак. – Ты совсем бледная.
Джоан не ответила ей и упорно продолжала:
– Мы знаем о нем одно, – он верит в постепенные изменения. Он называет это эволюцией, относительностью, развитием идеи. Откуда вам известно, что он не движется к гарему, приучая нас жить вот так, чтобы мы меньше удивились, когда, – она вздрогнула, – дойдет до дела? Чем это страшнее других его дел, этих сипаев и Мисисры в Вестминстерском аббатстве, и уничтожения кабаков? Я не хочу ждать и меняться. Я не хочу развиваться. Я не хочу превращаться во что-то другое, не в себя. Я уйду отсюда, а если меня не пустят, я закричу, как кричала бы в притоне.
Она побежала в башню, стремясь к одиночеству. Когда она пробегала мимо астрономических обоев, Энид увидела, что она бьет по ним кулаком.
В башне с ней случились странные вещи. Ей надо было подумать, как ответить Филипу, когда он вернется из Лондона. Рассказывать это леди Айвивуд было бы так же немилосердно и бесполезно, как описывать ребенку китайские пытки. Вечер был спокойный, бледно-серый, и с этой стороны Айвивудова дома царила тишина; но леди Джоан с удивлением услышала, что раздумья ее прерывает какой-то шелест, шум, шорох в серо-лиловых зарослях. Потом опять стало тихо; потом тишину сломили зычный голос в темной дали и нежные звуки лютни или виолы:
Леди, луч предпоследний сгорает дотла;
Леди, лучше исчезнуть, коль честь умерла;
Вы роняли перчатку, как вызов, – о рыцарский пыл! —
Когда молод я был;
И не считался за уют покой заглохнувших запруд
В твоих угодьях, Айвивуд, когда я молод был.
Леди, падают звезды, как прочно ни виснь;
Леди, лучше – не жить, если главное – жизнь;
Эти мелкие звезды собою венчали эфир,
Когда молод был мир;
Пусть для небес звезда мала, любовь не маленькой была
В твоих просторах, Айвивуд, когда был молод мир. <**>Голос умолк, и шорох в зарослях стал тихим, как шепот. Но с другой стороны раздавались звуки погромче; ночь кишела людьми.
Она услышала крик за спиной. Леди Энид вбежала в комнату, белая, как лилия.
– Что там творится? – восклицала она. – Во дворе орут какие-то люди, и всюду факелы, и…
Джоан слышала топот шагов и другую песню, потверже, что-то вроде:
Умерший и воскресший, хочешь домой?
– Должно быть, – задумчиво сказала она, – это конец света.
– Где же полиция? – взывала Энид. – Их нигде нет с тех пор, как они надели эти фески. Нас убьют или…
Три громовых, размеренных удара пошатнули стену в конце крыла, словно в нее ударила палица исполина. Энид вспомнила, как испугало ее, когда по стене била Джоан, и содрогнулась. Дамы увидели, как падают со стены звезды, луна и солнце.
Когда солнце, а с ним – луна и звезды, лежали на персидском ковре, в дырку на краю света вошел Патрик Дэлрой с мандолиной в руках.
<*> Перевод Н. Чуковского.
<**> Перевод: Кутик И. М., 1990 г.
|
