4. Дуодиапсихоз
Энид Уиндраш была не чужда человеческих слабостей.
Она умела сердиться по-всякому; но сейчас ее обуял гнев всех степеней и оттенков. Ее рассердило, что к ним зашли так поздно и при этом через окно; ее рассердило, что пренебрегли желаниями ее отца; ее рассердило, что она испугалась; ее рассердило наконец, что бояться было нечего. Но, повторяем, она была не чужда человеческих слабостей, и больше всего ее рассердило, что неурочный гость не обращает на ее гнев ни малейшего внимания. Он сидел, упершись локтями в колени и сжав кулаками голову, и не скоро, очень не скоро бросил нетерпеливо:
– Вы что, не видите? Я думаю.
Тут он вскочил, как всегда, энергично, подбежал к одному из неоконченных полотен и уставился на него. Потом осмотрел второе, третье, четвертое. Потом обернулся к Энид – лицо его внушало не больше бодрости, чем череп и кости, – и сказал:
– Ну, попросту говоря, у вашего отца дуодиапсихоз.
– Вы считаете, что это и значит «говорить попросту»? – поинтересовалась она.
Но он продолжал глухо и тихо:
– Это началось с древесного атавизма.
Ученым не следует говорить понятно. Последние два слова были ей знакомы – как-никак, мы живем в эру популярной науки, – и она взвилась, как пламя.
– Вы смеете намекать, – закричала она, – что папа хочет жить на дереве, как обезьяна?
– Хорошего тут мало, – мрачно сказал он. – Но только эта гипотеза покрывает все факты. Почему он всегда стремился остаться с деревом один на один? Почему он патологически боялся города? Почему его фанатически тянуло к зелени? Какова природа импульса, приковавшего его к дереву с первого взгляда? Такая сильная тяга может идти только из глубин наследственности. Да, это тяга антропоида. Печальное, но весьма убедительное подтверждение теории Дуна.
– Что за бред! – крикнула Энид. – По-вашему, он раньше не видел деревьев?
– Вспомните, – отвечал он все так же глухо и мрачно, – вспомните, что это за дерево. Оно просто создано, чтобы пробудить смутную память о прежнем обиталище людей. Сплошные ветви, даже корни – словно ветви: лезь, как по лестнице. Эти первые импульсы, так сказать, безусловные рефлексы, несложны; но, к несчастью, они развились в типичную получетверорукость.
– Раньше вы говорили другое, – недоверчиво сказала она.
– Да, – сказал он и вздрогнул. – В определенном смысле это мое открытие.
– А вы так гордитесь, – сказала она, – своими гнусными открытиями, что вам ничего не стоит принести им в жертву кого угодно – папу, меня…
– Нет, не вас! – перебил ее Джадсон и снова вздрогнул, но овладел собой и продолжал с убийственной размеренностью лектора: – Комплекс антропоида влечет за собой стремление восстановить функцию всех четырех конечностей. Как мы знаем, ваш отец писал и рисовал обеими руками. На более поздней стадии, вполне возможно, он попытался бы писать ногами.
Они посмотрели друг на друга; и так чудовищна была эта беседа, что ни один не рассмеялся.
– В результате, – продолжал он, – возникает опасность разобщения функций. Равное пользование конечностями не соответствует фазе эволюции человека и может привести к тому, что полушария большого мозга утратят координацию. Такой больной невменяем и должен находиться под присмотром.
– Все равно не верю, – сердито сказала она.
Он поднял палец и мрачно показал на темные полотна, на которых получетверорукий гений запечатлел в огненных красках свои видения.
– Взгляните, – сказал он. – Мотив дерева, снова и снова. А дерево это прямая, от которой в обе стороны вверх идут линии. Так и видишь, как обе руки действуют кистью враз. Однако дерево – не чертеж. Ветви эти разные. Вот тут-то и таится главная беда.
Воцарилось злое молчание. Джадсон прервал его сам и продолжал свою лекцию:
– Попытка добиться разных очертаний при одновременном действии обеих рук ведет к диссоциации единства и непрерывности сознания, ослабляет контроль больного над собой и координацию последова…
Молния догадки сверкнула во тьме ее смятенного ума.
– Это месть? – спросила она.
Он остановился на середине очередного длинного слова, и даже губы у него побелели.
– Вы обманщик! – закричала она, трясясь от гнева. – Вы шарлатан! Думаете, я не знаю, почему вы хотите доказать, что папа сумасшедший? Потому что я сказала, что вас выгонят…
Белые губы дернулись, и Джадсон спросил:
– Почему же я так не хочу, чтобы он меня выгнал?
– Потому… – начала она и резко остановилась. В ней самой открылась пропасть, куда она не смела заглянуть.
– Да! – крикнул он и вскочил. – Да, вы правы! Это из-за вас. Я не могу вас с ним оставить. Поверьте мне! Я повторяю: ваш отец должен быть сумасшедшим. – И добавил новым, звонким голосом: – Мне страшно, что вы умрете по его вине. Разве я смогу тогда жить?
– Если вы так беспокоитесь обо мне, – сказала Энид, – оставьте его в покое.
Каменное бесстрастие вернулось к нему, и он сказал глухо:
– Вы забываете, что я врач. Мой долг перед обществом…
– Теперь я точно знаю, что вы мерзавец, – сказала она. – У них всегда долг перед обществом. |
