Глава XI
Преступники гонятся за полицией
Сайм опустил бинокль. Ему стало много легче.
– Что ж, хоть Председателя с ними нет, – сказал он, отирая лоб.
– Они еще далеко, – сказал полковник, не вполне пришедший в себя после поспешных, хотя и учтивых объяснений доктора Булля. – Как же вы различите своего Председателя в такой толпе?
– Как бы я различил белого слона? – не без раздражения сказал Сайм. – Да, они далеко, но если бы он был с ними… Господи, земля бы тряслась!
Помолчав немного, инспектор Рэтклиф сказал с мрачной решимостью:
– Конечно, его нет. Лучше бы он с ними был. Наверное, он с триумфом въезжает в Париж или сидит на соборе святого Павла, точнее – на его развалинах.
– Это нелепо! – сказал Сайм. – Не спорю, что-нибудь да случилось, пока нас не было, но не мог же он единым махом покорить мир. Действительно, – добавил он, хмуро глядя на поля у маленькой станции, – действительно, сюда идет толпа, но не такая уж большая, не войско.
– О, эти! – пренебрежительно отмахнулся новоявленный сыщик. – Да, их не очень много. Стоит ли тратиться на них? Скажу откровенно, мы не так уж важны, мой друг, в мире Воскресенья. Телеграф и железные дороги он захватил сам. А перебить Центральный Совет – просто пустяк, как опустить открытку. Это сделает и Секре– тарь. – И он плюнул в траву. Потом, повернувшись к спутникам, не без суровости добавил: – Можно многое сказать в защиту смерти. Но если вы предпочитаете другой вариант, искренне советую, идите за мной.
С этими словами он повернулся и молча зашагал к лесу. Остальные оглянулись и увидели, что темная туча, отделившись от станции, в поразительном порядке идет через луг. Уже и без бинокля можно было различить на лицах черные пятна полумасок. Недолго думая, они тоже повернулись и последовали за своим вожаком, исчезнувшим в мерцании леса.
На лугу пекло и пылало солнце, и, нырнув в лес, они радостно удивились прохладе, словно пловцы, нырнувшие в пруд. Свет дробился, тени дрожали, лес казался трепещущей завесой, как экран в кино. Узоры светотени плясали, и Сайм едва различал своих спутников. То чья-нибудь голова загоралась рембрандтовским светом, то возникали ярко-белые руки и темный, как у негра, нос. Бывший маркиз низко нахлобучил шляпу, и тень полей разделяла его лицо черной полумаской. Недоумение, томившее Сайма, становилось все тяжелее. В маске ли он? В маске ли кто-нибудь вообще? Кто из них кто? Волшебный лес, где лица становились то черными, то белыми, где очертания расплывались в свете и таяли во тьме, этот хаос светотени, сменивший четкую яркость солнечного дня, представлялся Сайму символом того мира, в котором он жил последние трое суток, – мира, в котором люди снимали бороды, очки и носы, превращаясь в кого-то другого. Трагическая вера, горевшая в его сердце, когда он счел маркиза бесом, почему-то исчезла, когда он увидел в нем друга. После всех этих превращений он плохо понимал, что такое друг, что – недруг. Существует ли вообще что-нибудь, кроме того, что кажется? Маркиз снял нос и стал сыщиком. А вдруг он снимет голову и станет лешим? Быть может, жизнь подобна неверному лесному миру, пляске света и тени? Все мелькает, все внезапно меняется, все исчезает. В сбрызнутом солнцем лесу Гэбриел Сайм нашел то, что нередко находили там нынешние художники. Он нашел импрессионизм – так называют теперь предельное сомнение, когда мир уже не стоит ни на чем.
Как человек, видящий дурной сон, старается крикнуть и проснуться, Сайм постарался отогнать последнюю, худшую из своих фантазий. Нетерпеливо нагнав того, кого научился звать Рэтклифом, он громко и бодро нарушил бездонное молчание.
– Скажите, – спросил он, – куда же мы идем?
Сомнения его были так сильны, что он обрадовался, услышав обычный человеческий голос.
– Нам надо добраться до моря, – ответил Рэтклиф, – через городок Ланей[23]. Мне кажется, в этой местности навряд ли перейдут на их сторону.
– Ну что вы! – воскликнул Сайм. – Не мог он поработить весь мир. Я уверен, что среди рабочих не так уж много анархистов, а если бы и много, простая толпа не может разбить полицию и солдат.
– Толпа! – повторил инспектор и гневно фыркнул. – При чем тут простой народ, при чем тут рабочие? Вечно эта идиотская идея! Неужели вы считаете, что анархия придет от бедных? Откуда вы это взяли? Бедные бывают мятежниками, но не бывают анархистами. Кому-кому, а им нужна мало-мальски приличная власть. Они вросли корнями в свою страну. А богатые – нет. Богач может уплыть на яхте в Новую Гвинею. Бедные иногда бунтовали против плохих властей, богатые всегда бунтовали против всяких. Аристократы издавна были анархистами, вспомните мятежных баронов.
– Прекрасная лекция для малолетних, – сказал Сайм, – но я не пойму, к чему вы клоните.
– Клоню я к тому, – отвечал Рэтклиф, – что помогают Воскресенью миллионеры из Южной Африки и Северной Америки. Вот почему он завладел дорогами и телеграфом. Вот почему последние воины из полиции, вставшей против анархии, бегают по лесу, как зайцы.
– Миллионеры, это понятно, – задумчиво сказал Сайм. – Они почти все спятили. Но одно дело совратить нескольких скверных стариков, совсем другое – совратить великие христианские нации. Я нос дам на отсечение (не сочтите за намек), что Председатель не сможет совратить обычного, здравомыслящего человека.
– Смотря какого, – сказал инспектор.
– Хотя бы этого! – воскликнул Сайм, указывая прямо перед собой. – Такого не совратишь, – и он указал куда-то пальцем.
Они уже вышли на залитую солнцем просеку, знаменовавшую для Сайма возвращение здравого смысла. Посреди нее стоял человек, с почти пугающей полнотой воплощавший этот здравый смысл. Грузный крестьянин, пропеченный солнцем, рубил дерево. Рубаха его пропотела, лицо и вся фигура дышали той беспредельной важностью, которую обретают люди, выполняющие день за днем сотни мелких и необходимых дел. Повозка, наполовину нагруженная дровами, стояла в нескольких шагах; лошадь, щипавшая траву, была отважна, но не отчаянна, как и ее хозяин; она была, как и хозяин, благополучна и невесела. Дровосек, нормандец – немного повыше, чем обычный француз, и почти квадратный – темнел в прямоугольнике света, словно аллегория труда на золотом фоне.
– Сайм говорит, – крикнул Рэтклиф полковнику, – что вот этот человек никогда не станет анархистом.
– На сей раз мсье Сайм совершенно прав, – смеясь, ответил полковник, – ведь этому человеку есть что отстаивать. Я забыл, что у себя на родине вы не привыкли встречать крестьян с достатком.
– Вид у него бедный, – заметил доктор Булль.
– Вот именно, – ответил полковник. – Потому он и богат. |
